Целью эстонского правительства при переносе Бронзового солдата было предотвращение "сползания" страны под контроль России, заявил премьер-министр Эстонии Андрус Ансип.

Памятник был демонтирован в ночь на 27 апреля и перенесен из центра Таллина на военное кладбище. Здесь же планируется перезахоронить останки советских воинов, которые были захоронены у Бронзового солдата. Это решение спровоцировало массовые беспорядки в Таллине. Во время столкновений с полицией были задержаны сотни человек, десятки ранены. Один человек, гражданин России, погиб.

"Наше желание было прекратить постепенное, шаг за шагом сползание Эстонии под контроль России, как это предусматривал план советизации, одним из средств реализации которого была выбрана проблема Бронзового солдата", - пишет Ансип в статье, вышедшей в среду в эстонской газете Postimees.

"Даже если для многих местных русских Бронзовый солдат действительно является символом уважения к памяти павших в честном бою солдат, то все равно нельзя отрицать того, что именно памятник на Тынисмяги превратили в место раздувания вражды и противостояния эстонскому государству", - считает Ансип, который был главным инициатором переноса Бронзового солдата.
REGNUM
Мнимое братство и угроза полной грузинизации
За слоган "0% за кредит" взыскан штраф
В Чите раскрыто ограбление отделения Сбербанка

Премьер признает, что недооценил значение этого памятника для русских людей.

"Пять лет назад только небольшая часть русского населения проявляла интерес к Бронзовому солдату. За пару последних лет эта скульптура стала, как утверждают, важнейшей частью идентитета нашей русской общины. Уверен, что это преувеличение. Но вынужден признать, что я недооценил важность и значение Бронзового солдата для русских людей", - пишет Ансип.

Премьер считает, что сейчас эстонцы понимают русских гораздо лучше, чем до событий конца апреля, и надеется, что русские также стали лучше понимать эстонцев.

"Очевидно, что эти дни как эстонцы, так и русские откровеннее, чем когда-либо раньше, говорят о том, как сосуществовать и жить дальше. Конечно, не обходится без лишних эмоций, излишней остроты и проявления национального эгоизма", - отмечает Ансип.

"Наверняка и я произнес кое-что лишнее, о чем сейчас сожалею. Но я уверен, что сейчас эстонцы понимают русских гораздо лучше, чем до 26 апреля, как, надеюсь, и русские эстонцев. Потихоньку прививается понимание того, что нельзя называть оккупантами тех русских, которые сейчас живут в Эстонии, также как несправедливо называть эстонцев фашистами", - считает премьер.

Ансип уверен, что с каждым днем растет число тех русских, "которые понимают, что переносом Бронзового солдата на военное кладбище правительство не хотело оскорбить чувства русских жителей страны".

Печенье «Ленинградское»

На платформе было довольно много народа. Вот-вот должна была подойти электричка из Белоострова.
Эту даму я заметила сразу. Старое с остатками былой элегантности пальто, шляпка, туфли на высоком каблуке, слишком высоком для её возраста, сумочка и помада, не очень уверенная в своём цвете. Как мне нравятся эти старушки…дамы…ленинградки – петербурженки…женщины без возраста…с историей.
К слову сказать, она меня тоже заметила. Когда подошла электричка, я вошла в вагон и села возле окна. Неудивительно, что она села напротив меня.
- А вы знаете, что такое бруцеллез? – спросила она, когда вагон тронулся.
- Ну…в общих чертах.
Мне всегда «везёт» на попутчиков. То какие-нибудь сектанты-неофиты, обращающие меня в свою веру, то безумные старухи, нуждающиеся в слушателях.
- Я видела практически все его формы собственными глазами, – начала свой рассказ моя неслучайная попутчица, - Это было на Сахалине. Я там работала в госпитале…после войны… мне тогда было двадцать…
…В сорок первом я закончила девятый класс. Когда началась блокада, и финны подошли практически к Белоострову, нас эвакуировали в Ленинград. Мы ничего с собой не взяли, потому что нам обещали, что через две недели мы вернемся. Когда мы вернулись через три года, наша квартира была абсолютно пуста, там осталась только чужая железная койка с панцирной сеткой.
Мой папа служил главным инженером на сестрорецком инструментальном заводе. С началом войны завод успели эвакуировать в Новосибирск, но папа остался в Ленинграде. Нам тогда очень повезло – папе от работы выдали мешок чечевицы, которая нас и спасла. Целую зиму мы варили по горсти чечевицы в день и выжили.
Школы, училища в блокаду работали не смотря ни на какие трудности. Я тогда училась на курсах медсестер. Со мной рядом сидела девочка, которая заставила меня посмотреть совсем по-другому на ленинградскую блокаду. Дело в том, что я пребывала в полной уверенности, что все ленинградцы живут одинаково голодно и трудно, но я ошибалась. Первая блокадная зима была очень холодной. А я ходила в осеннем пальтишке и ботиках, т.к. зимних вещей при эвакуации с собой мы не взяли. Так вот моя соседка по парте как-то спросила меня: почему ты ходишь как нищенка в таком пальто? Почему не носишь шубу? Она-то ходила в хорошей шубке и пылала румянцем во всю щеку. Но ещё больше она удивила меня, когда на перемене достала из портфеля неслыханную по тем временам еду – печенье с маслом. Две «ленинградские» печенюшки и между ними хороший такой слой сливочного масла. Знаете, такое печенье и сейчас продается, прямоугольное, сахарное. Мне она не предложила, да и я отказалась бы в любом случае. Я и другие мои однокашники, такие же голодные, были в недоумении. Получалось, что в жизни этой девочки ничего не переменилось, несмотря на то, что жила она в Ленинграде в 1942 году. Блокада, голод и холод прошли мимо неё. Но неужели она не видела, что происходило вокруг, не ходила по улицам, где лежали непохороненные тела. Не замечала, не желала замечать. Вскоре вся наша группа и я в том числе перестали общаться с ней. Что с ней стало? Я не знаю.
Как-то у нас случился праздник – папе дали билеты в баню. Сами понимаете, почему праздник - ведь ни воды, ни отопления в домах тогда не было. Это была весна сорок третьего. Мылись все вместе и мужчины и женщины, потому что особых половых отличий не наблюдалось – все представляли собой суповой набор, слегка обтянутый кожей. Поначалу все были очень серьезные и занятые мытьем, но потом в раздевалке, где имелось огромное зеркало, всю серьезность как рукой снимало. Народ смеялся до слез над своим собственным отражением. Да уж, как говорится, картина маслом – смеющаяся над собой толпа голых свежевымытых скелетов. Вот такая она была – блокада.
- Как я оказалась на Сахалине?
Я поехала туда по распределению от курсов медсестер. Папа, конечно, меня отговаривал. Все-таки не ближний свет – Сахалин. Но я была молодая и упрямая. Ехала я туда на поезде почти две недели. Матрасов и постелей в поездах тогда не было, и как уж я доехала, честно говоря, не помню. Там я работала в госпитале для инвалидов войны. И сейчас я могу сказать, даже не смотря на то, что я там видела ужасные болезни и человеческое горе, я вспоминаю эти годы, как самые счастливые в своей жизни. Возможно, дело в молодости и в том, что, пережив кошмар блокады, я жила и работала. Через три года я вернулась в Ленинград, поступила в институт, вышла замуж, родила сына. Да, я счастливый человек. Мой сын строитель, он очень хороший сын. Ах, какой у меня был папа…папа…
На станции «Яхтенная» моя рассказчица засобиралась выходить. Пожелала мне здоровья и удачи. Выпорхнула из вагона и не погодам легкой походкой на чересчур высоких для её возраста каблуках пошла по перрону.
Всё это происходило в шестидесятилетнюю годовщину снятия ленинградской блокады. Я уже давно живу в другом городе, далеком от берегов Невы. Но каждый раз, когда я покупаю в нашей булочной «Ленинградское» печенье, которое очень любят мои дети, я вспоминаю свою неслучайную попутчицу из электрички Белоостров - Санкт-Петербург.