Глебу Скороходову, помогавшему ей разбирать архив, Раневская как-то заявила: 'Сменим пищу духовную на яичницу с ветчиной. Приготовленную, между прочим, любящими руками! От этого, как известно, все делается вкуснее'. При этом Раневской принадлежит афоризм: 'На голодный желудок русский человек ничего делать не хочет, а на сытый - не может'.

За ее столом бывали великие. 'Сегодня у меня обедала Ахматова, величавая, величественная, ироничная и трагическая, веселая и вдруг такая печальная, что при ней неловко улыбнуться и говорить о пустяках'. 'Я знала блистательных...' - словно завидуя самой себе, признается Раневская и перечисляет имена современников, одаривших ее дружбой: Эйзенштейн, Михоэлс, Пастернак, Качалов, Ахматова, Уланова... Но - 'никаких ночных бдений с актерской братией, никаких сборищ с вином, анекдотами и блудом'.

Описывает ужин с Соломоном Михоэлсом в киевской гостинице: 'Все затянулось до рассвета. Уставшая девушка-подавальщица приносит очередное что-то вкусное. Михоэлс расплачивается и дарит подавальщице 100 рублей. В то время, перед войной, большие деньги. Я с удивлением смотрю на СМ. Он шепчет, наклонившись ко мне: 'Знаете, дорогая, пусть она думает, что я сумасшедший'. Я говорю: 'Боже мой, как я люблю вас...' Вспоминает, как однажды утром кормила завтраком соседа по дому - выдающегося поэта Твардовского, а он ел и спрашивал: почему у друзей все вкуснее, чем дома?

Раневская любила угощать не только знакомых. Она постоянно подкармливала голубей и воробьев, и отходами их жизнедеятельности была покрыта вся лоджия ее квартиры... Нельзя сказать, что она испытывала любовь к готовке, - стряпала разве что самое простое, по необходимости. У нее вообще были сложные отношения со всем, что не касалось искусства. Запись из дневника: 'Поняла, в чем мое несчастье: скорее, поэт, доморощенный философ, 'бытовая дура' - не лажу с бытом! Вещи покупаю, чтобы их дарить. Одежду ношу старую, всегда неудачную. Урод я'.

А ее фантастическая рассеянность! Однажды умудрилась забыть в троллейбусе... новую люстру 'Загляделась на кого-то и так отчаянно кокетничала, что вышла через заднюю дверь без люстры: на одной руке сумочка, другая была занята воздушными поцелуями'.

Одним из ее московских местожительств была престижная высотка на Котельнической набережной. Фаина Георгиевна жила на втором отаже, окна смотрели в колодец двора, где был выход из кинотеатра и место разгрузки хлебных фургонов. Рано утром ее будили тяжелые на язык грузчики, грохотавшие хлебными лотками, а вечером шумели выходившие из кино зрители. Знакомым Раневская нередко жаловалась, что 'живет над хлебом и зрелищем'

Ей хронически не везло с домработницами. В помощницы она выбирала таких же мало приспособленных к быту, а к тому же еще и нечистых на руку женщин. Еще одна запись из дневника народной артистки. 'Диалог с домработницей. - Что на обед? - Детское мыло и папиросы купила... - А что к обеду? - Вы очень полная, вам не надо обедать, лучше у ванне купайтесь... - А где же сто рублей? - Ну, вот детское мыло, папиросы купи- ла... - А еще? - Та что там считать? Деньги от дьявола, о душе, Фаина Георгиевна, надо думать...'

Как страшно далеки были эти советские кухарки от тех, дореволюционных, что служили в доме ее отца. Вспоминая самые счастливые моменты детства, она, 80-летняя, признавалась: - Это когда рано утром входила горничная, вся в крахмале, и говорила: 'Барышня, чай подан'. Слово - Елене Камбуровой: 'Помню, она жаловалась на очередную свою домработницу, сварившую борщ, который напоминал что угодно, только не борщ'

Можно не сомневаться, что в молодые годы и в зрелости Раневская была весьма неравнодушна к еде. Благо амплуа характерной актрисы не вынуждало ее держать диету, как, скажем, ее подругу Любовь Орлову. И эта жажда плотских удовольствий видна в сыгранных ролях.

Виталий Вульф пишет: 'В фильме 'Пышка' она играет небольшой эпизод - ест курицу. Наслаждение - смотреть, как она это делает. Любой сытый человек во время телепоказа бросится к холодильнику и начнет жадно жевать. Крохотный эпизод - классика кино!' А вспомните, как она пьет газировку в 'Подкидыше', как аппетитно пожирает конфетки ее таперша в 'Александре Пархоменко'!

Кстати, Фаина Георгиевна любила организовывать большие приемы по случаю своего дня рождения. 'Она устраивала что-то вроде фуршетов с царственной индейкой во главе стола - памятью о таганрогских застольях в особняке, - пишет Алексей Щеглов. - Двери квартиры, и без того никогда не запиравшиеся, были открыты настежь. Раневская любила этот день. Любила, может быть, тем больше, чем меньше ей самой перепадало от елисеевских яств - балыков, буженины, шоколада и прочего, - почти все уже находилось под врачебным запретом. Есть вприглядку, питаясь удовольствием других, - не об одной еде речь, разумеется, - испытывать удовольствие от праздничности, искренности пришедших к ней, человеческих слов, наконец-то обретших не правдоподобие, а правду, - вот смысл этих ее творческих постановок'.

И при этом, как замечает один из мемуаристов, 'у нее было обостренное чувство сострадания к мясу'. 'Не могу его есть: оно ходило, любило, смотрело. Может быть, я психопатка?' Про курицу, которую пришлось выбросить из-за того, что нерадивая домработница сварила ее со всеми внутренностями, Фаина Георгиевна грустно сказала: 'Но ведь для чего-то она родилась!..'

Было время, когда великая актриса голодала. Спасали друзья, а еще... ирония судьбы. В своей автобиографической книге, от которой остались клочки, Раневская вспоминала: 'В трудные годы Гражданской войны в Крыму я, уже актриса, жила в семье приютившей меня учительницы моей и друга, прекрасной актрисы и человека Павлы Леонтьевны Вульф. Я не уверена в том, что все мы выжили бы (а было нас четверо), если бы о нас не заботился Макс Волошин. С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завернутые в газету маленькие рыбешки, называвшиеся комсой. Был там и хлеб - если это месиво можно было назвать хлебом. Была и бутылочка с касторовым маслом, с трудом раздобытая им в аптеке. Рыбешек жарили в касторке. Это издавало такой страшный запах, что я, теряя сознание от голода, все же бежала от этих касторовых рыбок в соседский двор. Помню, как он огорчался этим. И искал иные возможности меня покормить'.

Еще одно воспоминание: про голодные годы военного коммунизма, когда Раневскую и еще нескольких актеров какая-то дама, вообразившая себя писательницей, пригласила к себе домой - слушать пьесу. 'Шатаясь от голода, в надежде на возможность выпить сладкого чая в гостях я притащилась слушать пьесу. Странно было видеть в ту пору толстенькую кругленькую женщину, которая объявила, что после чтения пьесы будет чай с пирогом. Пьеса оказалась в 5 актах. В ней говорилось о Христе, который ребенком гулял в Гефсиманском саду. В комнате пахло печеным хлебом, это сводило с ума. Я люто ненавидела авторшу, которая очень подробно, с длинными ремарками описывала времяпрепровождение младенца Христа. Толстая авторша во время чтения рыдала и пила валерьянку. А мы все, не дожидаясь конца чтения, просили сделать перерыв - в надежде, что нас угостят пирогом. Недослушав пьесу, мы рванулись туда, где пахло печеным хлебом. Дама продолжала рыдать и сморкаться и во время чаепития... Пирог оказался с морковью. Это самая неподходящая начинка для пирога. Было обидно. Хотелось плакать'.

После, в инсценировке чеховского рассказа 'Драма', она сыграла подобную сочинительницу. Безденежье - верный спутник всей ее жизни - не позволяло Раневской жить на широкую ногу. 'Перерыла все бумаги, обшарила все карманы и не нашла ничего похожего на денежные знаки...' Или вот еще: 'Деньги мешают и когда их нет, и когда они есть'. Она говорила, что если б у нее было много денег, все узнали бы, какой у нее хороший вкус.

Фаина Георгиевна очень любила особняк Рябушинского: 'Здесь каждый сантиметр - произведение искусства'. Этот дом, построенный на Малой Никитской по проекту архитектора Шехтеля, известен еще и тем, что в его стенах провел свои последние дни Максим Горький. Раневская не раз бывала в этом доме в гостях у Марфы Пешковой, внучки писателя: 'И тепло всегда было, и сытно, и стол она вела как самый опытный лоцман'.

И тем не менее у безбытной, все роняющей Раневской имелось свое коронное блюдо, рецепт которого она унаследовала еще от еврейской мамы: актриса блестяще готовила курицу, которая подавалась на старинном кузнецовском блюде. Андрей Зоркий вспоминал: 'Однажды Фаина приготовила мне курицу по-французски - 'Ля пуль'. Погнала няньку с красными щеками до колен (от обжорства и воровства) на Палашевский рынок, но все остальное делала сама. Курицу вывернула из ее камзольчика, очистила от всех косточек, дважды перемолола, добавила специй, орехов, зашила обратно в виде такой продолговатой булочки и поставила в духовку. Ну, курица, конечно, вся прослезилась с пылу, приняв окраску балтийского янтаря, а внутри создалось такое золотисто-шафрановое свечение, что, когда по готовности Фаина ударила по ней серебряной лопаткой, развалив на элегантные ломти, кухонька наполнилась ароматом версальской гостиной, накрытой на триста персон'.